Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]

Он узнал комнату, хотя теперь она была поделена на две неравные половины ситцевой унылой занавеской; камин на этот раз зиял бездонным мертвым чревом, окна, прежде в зеркальном стекле от пола до потолка, были теперь поделены на мелкие и мутные квадратики. Напольных часов и вовсе как не бывало, вместо покойных, обитых черной лайкой кресел перед камином или овального мореного дуба стола и резного, под потолок, буфета вся меблировка большей половины состояла из обыкновенных венских стульев, выстроившихся вдоль стен, двух низеньких столиков с зачитанными журналами на них, да в углу — зубоврачебного кресла.

Иннокентий Павлович подошел к окну, выглянул наружу — за углом с Покровского бульвара на Чистопрудный бежал, тренькая жидким звонком, допотопный трамвай, не вместившиеся внутрь люди висели неряшливыми гроздьями на подножках, машин было мало и все до единой похожие на первую фордовскую модель вроде поставленного на колеса рундука. По тротуарам в обе стороны торопились, натыкаясь друг на друга, плохо одетые, на вид такие же замшелые, как и автомобили, прохожие, толпились у дверей магазинов и лавок, над дверьми которых назойливо лезли в глаза грубо, будто наспех либо лишь на время намалеванные вывески: «Колбасная и мясная торговля бр. Кочетовых», «Керосиновая лавка И.Трегубова», «Большой трактир Федулова»…

Иннокентий Павлович обернулся, услышав, как из-за занавески вышел, белея халатом, докторской шапочкой и седой неряшливой бородой, делавшей его схожим со Львом Толстым, судя по всему, сам дантист.

— С острой болью? — прогудел он густым басом. — Раз не по записи, так уж само собой с острой болью, — почему-то очень довольно констатировал врач и даже хохотнул при этом. — Снимайте пальто, вешалка в углу. Ах, вы даже без пальто, тем лучше. Бормашины небось как черт ладана боитесь? Так мы можем обойтись и без бормашины. Но для этого я должен сначала взглянуть на ваши зубки. Проходите, будьте как дома.

Иннокентий Павлович, не отдавая себе отчета, какого черта покорно следует указаниям дантиста, прошел к зубоврачебному креслу, на ходу краем глаза успев заметить за ситцевой ширмой двуспальную железную кровать с никелевыми шишками в изголовье и в изножье и трехстворчатый зеркальный гардероб, а за ним, совсем уж в углу, едва там умещавшуюся детскую кроватку с такими же шишечками.

— В прошлый раз, — невольно заметил Иннокентий Павлович, — когда я был здесь, тут, помнится, жил некий богатейший сахарозаводчик, а до него так даже тайный статский советник…

— Этого быть не может, потому что не может быть никогда! — твердо отвел подозрения дантист. — А если и было, то при каком-нибудь царе Горохе, во всяком случае, именно что при царе. А теперь у нас на дворе уже десятый год советская власть стоит, дай ей Бог здоровья! И не кто иной, как она, выделила мне ордер на эту, тут вы совершенно правы, исключительно невиданную жилплощадь. У меня даже отдельная кухонька есть, правда, темная, без окон, — со тщеславной гордостью похвастал доктор. — Да вы садитесь, садитесь в кресло, что зря время переводить. Ведь и для вас, судя по наверняка заграничному сукнецу вашего костюма, время — деньги, я в людях сразу угадываю всю подноготную. Сели? Вот вам салфеточка, чтобы, не дай Бог, не испортить такой шикарный костюм, вот вам стакан с водой, что еще нужно нормальному советскому человеку с острой болью? А теперь, будьте так ласковы, откройте рот, и пошире, и не вздумайте его закрывать, пока я не наведу полную ревизию вашего зубного хозяйства. Сидите себе молча в свое удовольствие, как в Большом театре на бывшей опере «Жизнь за царя».

Он тараторил не умолкая, этот зубоправ, а Иннокентий Павлович, которому не терпелось задать ему главный вопрос, чтобы разом разорвать завесу тайны и все поставить на свои места — в чем, честно говоря, он вовсе не был уверен, — не мог вставить ни словечка, сидя в кресле с разинутым до ушей ртом.

— Вы можете поинтересоваться, дорогой товарищ, с чего бы скромного зубного врача, да еще недавно объявившегося из, можно сказать, такой российской глубинки, из такого медвежьего угла, который, по словам небезызвестного поэта, «на карте генеральной кружком означен не всегда», вдруг родная рабоче-крестьянская власть, дай ей Бог многие лета, взяла да и осчастливила этой, тут вы в самую точку угадали, по нашим временам стопроцентно наркомовской квартирой. Но от вас, поскольку уж вам, скажу без ложной скромности, повезло попасть в мои руки, у меня нет никаких секретов. Просто один из высших секретарей и членов, а вот чего член — этого я даже под пыткой сказать не имею права, так вот, этот секретарь и член оказался родом из одного со мною уездного городишки, и даже дальний, по женской линии, мой родственник! И когда он изредка, после очередной царской ссылки, приезжал на родину набраться новых революционных сил, ему не к кому, кроме меня, было обратиться с зубами, а зубы у борцов за свободу человечества, как правило, хуже не бывает. И ему так чрезвычайно понравилось, как я ему снимаю острую боль, что, когда я перебрался в Москву, он собственноручно выписал мне ордер на эту жилплощадь. Такое чудо только при советской власти, дай ей Бог здоровья, может случиться. Да и то только когда Ленин, мир его праху, придумал НЭП и разрешил частную врачебную практику.

Но тут уездный дантист запнулся, словно ударился лбом о невидимую стену, и закончил свою тираду уже без энтузиазма:

— Хотя, если верить мудрому царю Соломону, нет ничего вечного под луной и все проходит, все… И как бы меня, хоть я и земляк и даже дальний родственник, но, с другой стороны, что-то вроде кустаря-одиночки, опять не выслали восвояси, а то и в восточном направлении за частную, хотя и честную практику… Вы так не думаете? Ведь то, что дают тебе задаром, задаром же можно взять и отобрать.

Но тут же сменил грусть и пессимизм на прежний энтузиазм и, хохотнув басом как на хорошую шутку, объявил:

— А зубки у вас, милейший, один к одному, здоровее за всю жизнь не встречал, и пломбы какие-то не наши, заграничные — уж не шпион ли вы Антанты или Японии, сейчас они попадаются на каждом шагу? Шутка, дорогой товарищ, не слишком удачная шутка, уж не обессудьте! — И вытащил изо рта Иннокентия Павловича ватные тампоны. — Прополощите водичкой рот и сплюньте. Зря вы только потревожили и себя, и меня, а ведь время, как мы с вами уговорились, — деньги.

Иннокентий Павлович слез с кресла и, понимая, что у этого болтуна, похожего на Льва Толстого в белом саване, ему не узнать ответа на свой главный и единственно важный вопрос, полез было во внутренний карман за бумажником, чтобы расплатиться за зряшный визит, но тут внезапно понял, что и это невозможно: ведь новые, нынешние деньги не имеют ничего общего с червонцами, которые были в ходу чуть не век назад, а предложи он ему доллары, тот и впрямь примет его за американского шпиона. Но врач перехватил его жест и великодушно отказался от гонорара:

— Нет уж, милостивый государь, в смысле извините, товарищ, денег я с вас не возьму, ведь никакой острой боли у вас и не было, только показалось, это бывает, да к тому же вы дали мне возможность полюбопытствовать на заграничные пломбы, я до сих пор и не подозревал, как далеко ушла наука! Так что положите свое портмоне обратно в карман и не берите себе в голову!

Иннокентий Павлович понял, что в этих обстоятельствах взять и уйти, не обменявшись с бескорыстным доктором ни единым словом, было бы с его стороны невежливо, и он решил все-таки, пусть и косвенно, задать свой вопрос:

— Роскошная квартира. Но, надо думать, в доме у вас масса соседей?

— Увы… — помрачнел внезапно дантист.

— Почему — увы? Плохо уживаетесь?

— Да я их ни одного и в глаза не видел! Ни разу! Они на своем собрании единодушным голосованием решили забить навечно парадный ход как буржуазный пережиток, ходят все со двора, это только ко мне Михеич пациентов пускает, на то у нас и звонок секретный придуман: два длинных, один короткий, вы просто по случайности угадали. Да я и из квартиры выхожу и вхожу на цыпочках, чтобы не услыхали!

— Ни одного и никогда? — Иннокентий Павлович вспомнил, что нечто подобное ему говорил и тайный советник.

— Ни одного, никогда, — пугливо оглянулся на дверь доктор, словно боясь, что в комнату того и гляди кто-нибудь из этих соседей-призраков ворвется, — и слава богу. Живем, как сказал бы еще один вроде Маркса модный мудрец, кстати, тоже из евреев, Эйнштейн, не слышали о таком оригинале? — соседствуем только относительно, хотя я не очень понимаю, что это значит. Но вот, представьте, так и живем.

— А — Михеич?.. — спросил с последней надеждой Иннокентий Павлович.

— Михеич — не жилец, он дворник еще с царских времен. А за то, что он слышит секретный звонок и пациентов впускает, я ему плачу вдвое против его жалованья.

Господи, пришло в голову Иннокентию Павловичу, какова же судьба этого мертвого дома! — от екатерининского графа, минуя тайного статского советника и миллионщика, оплатившего из собственного кошелька свое же гибельное будущее, докатиться до кустаря-одиночки! А дальше, на самом дне этой пропасти — ниже некуда! — оставался один лишь не знающий срока и времени Михеич в своей дворницкой телогрейке.